Парадокс ли, но сами книги никогда не умели читать. Так что для Той Самой Книги с рождения было загадкой: кто же она в этом бренном мире?
«Глаза — зеркало души», — слышала она однажды от Толстенной Книги. Но сколько ни вглядывалась Та Самая Книга в глаза тех, кто брал её в руки, отражение в них никак не помогало ей в познании себя. Поэтому она выбрала другую стратегию: узнавать себя по чуть-чуть в лицах и реакциях окружающих.
Как она вскоре поняла, этих окружающих оказалось довольно немного: её постоянно читал один и тот же достопочтенный пожилой мужчина. Та Самая Книга сразу полюбила его очки: в них отражение смотрелось чётче, чем в глазах, и она часами любовалась своей наполненностью и шершавой, пришитой к корешку закладкой, которой очень гордилась. А он смешил её, когда седой волос случайно касался её страниц и щекотал чернильные буквы. В его шкафу проживали ещё десятки книг, но ни с кем мужчина не проводил так много времени. Казалось, все они либо пустые — откроешь, а внутри белоснежный лист, — либо знают всё-всё о себе, а оттого нет в них притягательной загадочности.
Та Самая Книга думала, стоит ещё немного сблизиться с хозяином, и она всё сразу поймёт. И о чём она, и что хранится у неё внутри, и даже в чём её истинная миссия! Наконец-то жизнь станет понятнее... Но чем дальше мужчина заходил в Той Самой Книге, тем больше отдалял ответы на мучающие её экзистенциальные вопросы. И даже её неопровержимая врождённая логика давала сбой.
Начинал читать он её с явным азартом. Лучшие сновидения приходили к ней именно в те дни, когда он жадно поглощал её всю.
Внутри себя она берегла этот огонёк в его глазах: с ним она чувствовала себя интересной и нужной — как минимум каким-нибудь детективом, ставшим классикой в своём жанре, с многомиллионными тиражами. Такая миссия ей нравилась.
В какой-то момент он стал смотреть на неё с непониманием. Будто бы что-то расходилось в его мировоззрении и точке зрения Той Самой Книги. Ей хотелось объяснить ему всё-всё-всё, но в её силах было лишь шелестеть страницами в жалких попытках успокоить мужчину. Бывало он даже вставал столбом прямо посередине дороги. Она пыталась шептать ему наводящие вопросы: «если это вот так, значит…?», и тогда в его лице проскакивала искорка озарения... Но машины гудели в попытках проехать, и он мгновенно терял тот проблеск. В такие дни она гадала, неужто она родилась каким-нибудь справочником по трендам Тик-Тока? Некоторые книги иногда часами болтались оставленными рядом с неким Интернетом, а потом пересказывали те ужасы, что видели. О такой участи она и думать не хотела — только не в этих руках.
Затем в его мимике Та Самая Книга разглядела ужас. После тех встреч у неё начинался истерический смех: он реже трогал её, оставаясь на одном развороте часами, а щекотка становилась невыносимой — он рвал на себе волосы от бессилия и ронял их на её нежные листы. Она была бы не против быть произведением дядюшки Кинга, с его великолепными пугающими поворотами, но не такой ценой.
Когда седоволосого мужчину захлестнули слёзы, Та Самая Книга была в крайней степени беспомощна: у неё не было ни зонта, дабы укрыться от потопа, ни откровений по поводу того, в чём её истинная суть, раз она приносит такие противоречивые эмоции. Всё могло бы встать на свои места, будь она дневником его покойной жены... С откровенными, болезненными, душераздирающими воспоминаниями (и с рецептом его любимого пирога между строк). Но в таком случае оставался открытым вопрос, куда же делась память об этой женщине, чей почерк пестрил внутри неё.
В конце концов Та Самая Книга стала засыпать под возгласы «Ага!», «А если вот так?» и «Хотя бы в этом возрасте я тебя осилю!». Вернулось ощущение нужности, и от него снова веяло любовью — её хозяин стал прежним. Та Самая Книга была счастлива, что доставляет удовольствие тем, что она просто есть. И ей было абсолютно всё равно, о чём там она написана.
Мужчина, в которого она влюбилась целиком и полностью, уснул прямо на ней. На обложке Той Самой Книги красовалось название: А.С.Киркинский. Математический анализ.
